Воспоминания эвакуируемых блокадников

Мария Арсеньевна Наливкина: «Доехав до Жихарева и высадившись на землю, группа наша отправилась в эвакопункт за получением пайка на продолжение пути. Это было 10 февраля 1942 года. Желая наконец-то взглянуть на свою дочь, уже не издававшую из-под одеяла ни одного звука, я увидела, что она мертва. Уснула навсегда. Смерть ее констатировал и врач медпункта эвакопункта Жихарево, выдав соответственную справку. Долго ходить мне с трупиком не пришлось. Мне указали на сарай, возле которого стоял очень высокий, молодой, розовощекий солдат Ленинградского фронта. Он взял девочку, положил ее на гору трупов в сарае и сказал: «Идите, спасайте других членов семьи, если они еще живы! Ведь скоро начнется бомбежка!». 

Кто знает, остался ли в живых этот милый солдат, напомнивший мне о других членах семьи и о теплушке, которая увезет меня далеко от любимой девочки! Путь от сарая до теплушки был для меня самым тяжелым за военные годы. Не видели мы больше и Е. Ю. Кричевского. Думаем, что Жихарево оказалось и его могилой, как многих, многих ленинградцев! Весь ужас прошедшего пути смягчался сознанием того, что по нему прошли и пойдут ради Победы миллионы матерей, потерявших своих детей близких. Хорошо, что со мной еще были муж и сын. Мы должны быть благодарны труженикам «Ледовой» трассы за прекрасную организацию перевозки и по льду, и водой, когда по льду перевозки людей и грузов машинами стали невозможными. Дальнейшие наши работы сгладили и отодвинули на какое-то время все ужасы прошедшей войны. Но то, что я впервые решила рассказать здесь всем, — не забудется никогда». 

Нина Сергеевна Окнова: «В феврале институт начали эвакуировать. Мы собрали вещи. Сначала мы ехали на поезде, а потом на «полуторке» по Дороге жизни через Ладогу. Я видела разбитый самолет на льду озера. 23 февраля мы приехали в Жихарево, там нам дали поесть кашу, которую мы давно уже не ели. Потом дедушка, тетя Таня и трое детей пошли вместе. И вдруг началась страшная бомбежка. Об этом писал Дмитрий Иванович Моисеев (Митя):

Укрылись в стареньком сарае.

И дед присесть нам приказал,

Шутя, разрывы презирая,

Детей руками прикрывая.

Вновь — посвист, душу леденящий,

В кошмарный вой переходящий,

Взрыв — до небес, до самых звезд …

Он рухнул наземь в полный рост,

Поверженный рукой незримой.

Взглянув на дедушкин висок,

Подумал я, что огонек

Зажегся там неугасимый;

Припоминая это вновь,

Я понял, что увидел кровь.

Тетя Таня и Наташа были ранены в ноги и хромали. Только я и Митя оказались целыми. Наверное, нас спас дедушка. Когда мы пришли, бабушка просила рассказать, что с нами случилось. Тетя Таня сказала, что дедушку увезли в больницу. Она боялась сказать, что дедушка убит. Мы не знаем, где дедушку похоронили, потому что нужно было ехать дальше. В Жихареве был большой пожар после бомбежки. Я даже нарисовала рисунок «Пожар в Жихареве». Этот рисунок и портрет, который сделал цветным карандашом художник Батюшков в эвакуации, я отдала в Музей блокады на Соляном переулке.»

Павел Николаевич Лукницкий: «Мы взбираемся на берег. Это поселок Лаврово. Тут дороги расходятся в разные стороны. На перекрестках указатели и взмахивающие флажками регулировщики. Наш путь — в главном потоке машин, на Жихарево. Еще часа полтора мы едем, уже при луне, то меж стен голого кустарника, похожего на илийский камыш, то леском, то болотами, по дороге, по которой встречных машин почти нет, встречные, должно быть, идут по другой дороге. 

Сейчас будет Жихарево — тепло, еда, отдых! Так надеются все, промерзшие, голодные, предельно усталые. И вот, проплутав между дающими на разных перекрестках разные советы регулировщиками, связанные в своем движении сотнями мешающих свободному пути машин, мы наконец въезжаем в залитое лунным светом, мигающее огоньками Жихарево. Среди улиц, домов, скопления грузовиков — ничего не понять. Большая арка. Мы останавливаемся, проехав ее. Все! Здесь бараки эвакопункта, десятки указателей, и все-таки полная бестолочь. Замерзшие наши пассажиры снимают друг друга, женские голоса плачущи, беспомощны. Вещи сбрасываются на снег. Но… десятки новых распоряжений, вещи снова втаскиваются в кузов… В столовую, — есть? Оформлять документы? Сразу грузиться в поезд? Или здесь — где именно? — ночевать? Где согреться? …

Люди тычутся от здания к зданию, измученные, окоченевшие, и не знают, куда приткнуться. Что делать, если маленькое, наполовину уничтоженное село Жихарево никак не вмещает этого исполинского потока людей! Получив наконец талоны в столовую, Шульгин гонит нашу машину с пассажирами на вокзал, говорит: сразу посадка в эшелон. Сам — исчезает. Луна яркая, двадцатиградусный мороз. Я никого и ничего не могу доискаться, наконец узнаю, что все мои попутчики удалились в столовую. У меня в руках аттестат, иду с ним к коменданту. Разыскиваю его, получаю через питательный пункт на складе сухой паек на два дня: 750 граммов сухарей, 70 граммов сахарного песка и пакетик концентрата горохового супа— 150 граммов. Но мне нужна горячая пища! …

Почти до часа ночи я, не находя себе не только ночлега, но даже пристанища, чтоб обогреться, расхаживаю на морозе. Валясь с ног, не нахожу себе места, «куда бы свалиться». В таком же положении находятся сотни толпящихся на морозе при полной луне ленинградцев — женщин с детьми, изможденных, обессиленных, промерзших в пути из Ленинграда на грузовиках. 

Утром комендант мне жаловался: условия на эвакопункте жуткие потому, что до 20 января Федюнинский, чья армия стояла здесь, не имел разрешения от Военного совета на организацию в занятых воинскими частями бараках базы для эвакуируемых. А когда наконец 20 января такое разрешение было получено, то заниматься какой-либо организационной работой оказалось поздно: 22 января прибыла первая партия в несколько сотен эвакуируемых, и с того дня поток их, всё возрастающий, течет непрерывно».

Петр Александрович Палладин: «Под утро приехали в Жихарево и сразу же отправились в столовую. Нужно ли говорить, как поразили наше воображение большие куски хлеба на столах и огромные, как нам казалось, порции настоящего супа и второго. Поели так, как давно не ели. Встретившись с Блюмбергом и Маграчевым, поехали в Волхов, где сделали ряд репортажных записей. Рано утром выехали в штаб 54-й армии, расположенный в деревне Гороховец… Бензин решили добыть в Жихареве, то есть перед самой Ладогой.

Под вечер, подъезжая к станции, уже издали, у поселка Шум, увидели огромное зарево. Въехали в Жихарево — всюду следы бомбежки. Оказывается, за час до нашего приезда Жихарево подверглось ожесточенной бомбардировке. На железнодорожных путях горели разбитые вагоны, цистерны. Где уж тут найти того, кто мог бы дать разрешение на получение бензина. Наши попытки найти кого-либо оказались напрасными, все были брошены на тушение пожаров и ликвидацию последствий налета. Перспектива сидеть в Жихареве и ждать нас, естественно, не устраивала. Ехать же без запаса бензина казалось невозможным.

Заметив наши метания в поисках выхода из создавшегося положения, какой-то интендант посоветовал: поезжайте к станции, там на путях — разбитые цистерны, берите, пока весь бензин не вытек на землю.

Подъехали к пожарищу, захватили канистры и ведра. Группа бойцов расцепляла и разгоняла разбитый состав с цистернами. Некоторые из них были пробиты осколками, из отверстий лился бензин. Вокруг пылало разлитое по земле горючее. Бойцы подводили к отверстиям цистерн шланги, гасили бензин на земле песком. Смотрим: в одну из цистерн через верхний люк опущен шланг, и трое бойцов ручной помпой качают бензин в канистры. Подходим, просим: «Ребята, дайте и нам набрать». А вот мы накачаем, говорят, тогда берите, сколько хотите, только осторожнее.

Свиридов качал помпу, я держал и направлял шланг, а шофер подставлял канистры и ведра. У меня на руках были рукавицы на меху и, держа шланг, я через них чувствовал, какой горячий бензин мы качали. Шланг жег руки через рукавицы. Набрав все свои емкости, отправились к автобусу. Отъехав с полкилометра, услышали страшные звуки, увидели высокие столбы пламени. Это начали взрываться цистерны. Задержись мы минут на десять, и Ленинградское радио не досчиталось бы трех человек». 

Аркадий Натанович Стругацкий: Часа через полтора нас доставили на ст. «Жихарево» — первая заозерная станция. Почти без сил, мы вылезли и поместились в бараке. Здесь, вероятно, в течение всей эвакуации начальник эвакопункта совершал огромное преступление — выдавал каждому эвакуированному по буханке хлеба и по котелку каши. Все накинулись на еду, и когда в тот же день отправлялся эшелон на Вологду, никто не смог подняться. Началась дизентерия. Снег вокруг бараков и нужников за одну ночь стал красным. Уже тогда отец мог едва передвигаться. Однако мы погрузились. В нашей теплушке или, вернее, холодушке было человек 30. Хотя печка была, но не было дров… Поезд шел до Вологды 8 дней. Эти дни как кошмар. © Из письма Аркадия Натановича Стругацкого матери. А. и Б. Стругацкие. «Комментарии к пройденному».  

Блюмина Галина Евгеньевна: «На вокзале станции Жихарево нас накормили горячим обедом. Он состоял из ячневого супа, ячневой каши с бараниной и хлеба. К тому же каждому давали по одному куску сырокопченой колбасы и по одной плитке шоколада. Люди съедали все это сразу и тут же умирали, так и не поняв причины страшных мучений. …Мама разводила одну ложку выданной каши с кипятком и каждый час кормила нас».

Николай Павлович Правиковский: «Поездом нас довезли до Ладоги, на берегу погрузили в открытые грузовые автомашины. Это было в последних числах марта. Мы сидели спинами к кабине, были видны идущие сзади машины. От них в стороны расходились волны, как от носа корабля. Взрослые потом рассказывали, что нас везли двумя колоннами: одна шла на Кобону, другая — на Жихарево. Та, что шла на Жихарево, была расстреляна и разбомблена немецкой авиацией. Ну, а мы доехали. Дальше нас посадили в теплушки с нарами и печкой-буржуй-кой посередине. Какой был вкусный первый горячий обед на большой земле — гороховый суп и пшенная каша с растительным маслом…».

Тамара Евгеньевна Павлова: «В январе 1942 года по льду Ладоги проложили дорогу и стали эвакуировать из Ленинграда детей, больных и раненых. В первых числах февраля выехали и мы. Вместе с нами — Зоя Леоновна Дедеркович. Везти вещи на санках нам помогал мой двоюродный братишка. Его мы тогда видели в последний раз. Он выехал из города два месяца спустя вместе с ремесленным училищем. Умер в дороге от тифа. Автобус, на котором мы ехали, сломался на берегу Ладожского озера. Нас высадили, отправили в барак. Там покормили — дали по 2−3 ложки гречневой каши. Какая это была радость! За блокаду мы совсем забыли вкус натуральных продуктов. Вечером нас посадили в другой автобус, довезли до Жихарево. Мы с Зоей вечером пошли в столовую. Там нам положили в кастрюльку кашу и на троих кирпичик настоящего хлеба. Прежде чем есть, мы его подсушивали на железной печке. Идя из столовой, увидели спокойно бегающую собаку. Удивились, что за ней никто не охотился».